Светлый дух противоречия

Июн 28, 2012 Дмитрий Филатов

Начну с совета: прежде, чем читать дальше, откройте, пожалуйста, статью Голоухова о вибрафоне для Джаз.ру – умную, живую, прекрасно выстроенную, читается влёт. И дает понять, что в разговоре с Владимиром инициативу разумней отдать ему.

С этой мысли мы и начали.

 

«В ШВЕЙЦАРИИ Я БЫ ИГРАЛ ФРИ-ДЖАЗ»

АртБит:– Давай ты сам поведешь. А закончим мелкими вопросами о всяких деталях.

Владимир Голоухов:- Честно говоря, я так и хотел. Поэтому начну «вязать свитер»… а ты вмешивайся, если решишь, что надо спицу поменять. (Улыбается.)

– Поехали.

– (Откашлявшись.) Очень хочется, чтобы сегодняшнее интервью не вышло дежурным, обычным. Почему? Потому что для меня нет более важного человека для изучения, нежели персона внутри меня. Благодаря ей я познаю мир, задаю вопросы «Зачем я здесь? Почему?», благодаря ей получаю ответы.

– Стоп. Я видел твоё телеинтервью, где ты на голубом глазу нес пышную чепуху и саркастически улыбался. Ты сейчас не дурака валяешь?

– (Улыбнувшись.) Ну, это читатель сам разберет. Моё дело – плести нить разговора… Так вот, изучая себя, я пытаюсь понять, откуда и как все началось. А было так: детство, родители работали, я оставался один, мастерил хоккейную каску, приходила бабушка, Эрна Оттовна фон Тидебель, немка, очень строгий человек, заниматься со мной музыкой – и я тут же надевал каску! Потому что уже тогда во мне была черта – стоять в оппозиции. Другой пример: студентом меня пригласили в какое-то мексиканское общество, где все было чинно-благопристойно и где я, кстати, впервые попробовал текилу… Там все время вокруг меня – а я с детства был высоким – кружил низенький человечек с сильно оттопыренными ушками. И руки у меня прямо-таки тянулись взять его за ушки, приподнять и поцеловать в лысинку, соблазн был необыкновенный! В один момент руки потянулись… но, к счастью, затормозили. (Пауза.) После я узнал, что это был посол Мексики.

– То есть СССР пару секунд простоял на грани дипломатического скандала?

– Ну, да. (Смеется.). Или ещё: в школе у нас была очень строгая учительница математики, которую все боялись. Поэтому на ее уроках я за своей последней партой демонстративно рисовал самолеты и танки. При этом кричал по-немецки за фашистских танкистов и лётчиков, подбитых доблестными краснозвездными бойцами. Она это расценивала как тонкое, изощренное издевательство… в общем-то, так и было. (Смеется.) Короче, как был с детства во мне дух противоречия, так и дальше пошло. Окончил школу, потом Музыкальное училище имени Октябрьской революции с его тогдашней умирающей комсомольской жизнью, над которой я тоже поиздевался. И вот кончилась учеба – началась жизнь с ее социальными законами. В ней я быстро понял, что меня с моей профессией никто не ждёт. В лучшем, условно говоря, случае, могу попасть в оркестр, стать чиновником от музыки, который ходит на работу, читает «Московский комсомолец» и мечтает о загранпоездке, откуда привезет японский двухкассетник, продаст его и на что-нибудь накопит… Может, так бы оно и было, если бы не вибрафон. (Долгая пауза.)

До сих пор не знаю, кто кого нашел: я его или он меня? Ведь он тоже противоречит всем инструментам, не подходит ни под одну категорию – не чисто ударный, не смычковый, не струнный, не фортепьяно, а нечто ни на что не похожее. Вдобавок – инструмент совершенно импровизационный. Всё, что с умным видом пишут специально для вибрафона – всё это вызывает у слушателей либо клаустрофобию, либо попытки суицида! Поэтому я совершенно понимаю слова Стравинского, что вибрафон «мочится в уши». Но это в классической музыке. А в джазе, с его мимолетностью, совсем другое дело. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мы с вибрафоном ушли в джаз. Но, что интересно, получилась похожая вещь. Придя в наш джаз и современную музыку – я ведь играл у Эдисона Денисова – я столкнулся… как бы точнее сказать… вот! столкнулся с некоей провинциальностью.

– В смысле?

– Наш джаз, в большинстве своем, ориентирован на западные стандарты игры, на так называемых «фирмачей». Высшая похвала для нашего джазмена: ты играешь фирменно! В смысле, как такой-то западный кумир, эталон. А лично меня это не вдохновляет – я был даже обескуражен таким положением дел. Ведь музыкант должен найти прежде всего свои краски, чтобы описать, как прекрасен – или не прекрасен – этот мир. Но, тем не менее, джаз мне близок уже тем, что создается здесь и сейчас, близок превращениями ритма, поворотами гармонии, в нем есть клубок противоречий, он пряная музыка, которая расслабиться не дает … Но при всем при этом – боязнь выйти за границы какой-то данности. Поэтому в итоге пришла мысль: чем приспосабливаться к чужому формату, может, лучше создать свой? Но в одиночку такое, конечно, не потянуть. Поэтому слава Тебе, Господи, что в нужной ситуации я нашел и притянул к себе единомышленников. А также выработал для себя определенные «правила игры».

– Какие?

– Лет 25 назад как было? Сидишь, например, в парикмахерской, а из радиоточки: «По заявке шахтеров из Караганды звучит такой-то концерт Чайковского». Классическая музыка была везде! Поэтому у нас был настолько большой голод по чему-либо другому, что даже Карела Готта слушали с удовольствием…что угодно, лишь бы не классику! Это было и протестом, и надеждой, что истину все-таки найдем не в классике. А сейчас – наоборот: все, чего мы ожидали от эстрады, ВИА, рок-команд – всё это не оправдалось. Всего этого в избытке – прежде всего поп-музыки, «звукового МакДональдса», из-за которого публика становится чем-то жвачным…

Мне все это неинтересно. Поэтому выработал для себя правило: в музыке должны быть «три кита»: гармония, мелодия и ритм. Гармония – свежая, не уходящая в классические трезвучия. Но и в экспериментальную лабораторию, где просто тешат творческое самолюбие, ее тоже не заносит – она, прежде всего, должна быть естественной. А мелодический язык должен создаваться с любовью к слушателю – чтобы в наш стрессовый век вызывать у него правильные эмоции.

– Проще говоря, радовать?

– Именно! Если о моей музыке так скажут – всё, она удалась!.. Правда, если бы я жил в благостной стране типа Швейцарии, где коровам массируют бока – там бы я первым пошел во фри-джаз, чтобы эту благость порушить! Но в России так нельзя – потому что нам, в первую очередь, не хватает «витаминов добра». Их я и делаю – причем, часто в духе 50-х – 70-х, когда в СССР эти витамины были! Мне это безумно интересно… хотя и получаю обвинения в плагиате. Но это не плагиат.

– Согласен! Такие твои вещи – идеальное, на мой взгляд, попадание в стиль времени, в его дух, в контекст. Идеальная стилизация. А такая стилизация, я считаю, перестает быть плагиатом. И становится самостоятельной авторской музыкой.

– (Задумывается). Хорошая мысль… наверное, так и есть. Спасибо.

 

 

С ЗАЦЕПИНЫМ В ТЕЛЕФОНЕ

– У тебя, прости за похвалу в лицо, очень атмосферные вещи. Чего далеко ходить: дослушав «Точку Зрения» (альбом проекта «Pervoe Solnce» — Ред.), я тут же поставил себе советскую киномузыку из «Три тополя на Плющихе», «Свой среди чужих, чужой среди своих»… из «Берегись автомобиля», где и атмосфера на твою похожа, и вибрафон звучит, так?

– В «Берегись автомобиля»? Да.

– Кстати, мне сильно нравится твое определение музыки «Первого Солнца»: музыка для кино, которое рождается в вашем воображении, когда вы ее слушаете.

– Это все родом из детства. Маленьким, когда оставался один, я часто включал пластинки и фантазировал под музыку. Ведь ее интереснее всего слушать, когда что-нибудь рисуешь или представляешь себе какие-нибудь истории… когда в воображении как бы кино. А уже после, в 80-х, был период, когда я запоем ходил на ММКФ. Уйму фильмов пересмотрел – особенно любил неореализм с его музыкой: фильмы Феллини, Пазолини…

– Ты больше черно-белое кино любишь или цветное?

– Если про кино 60-х – 70-х, то, конечно, черно-белое! За то, что оно очень светлое, как бы залитое светом…У моей музыки во многом, как говорится, ноги растут из него. И еще из классической музыки и джаза – того, который «белый». «Черный», если честно, мне не очень близок. (Через паузу.) Вот еще что хочу сказать: я предвкушаю, что лет через 50-70 у всего мира будет шок, когда он откроет для себя советскую киномузыку, ее шедевры! Сейчас она слишком близка, чтобы ее разглядеть – даже нам самим, для Запада она вообще не существует. А в ней, на самом деле, сто-о-олько прекрасного! И ее наверняка откроют заново – как в свое время Карден открыл музыку Рыбникова, показал ее Парижу, и там был культурный шок. Тем более, что сегодня на Западе с киномузыкой не ахти. Музыку из фильма «Годзилла», я, хоть убей, не смогу вспомнить

– А из «Звездных войн»?

– Смогу. Но это как раз 70-е! А в последние 20 лет вся эстетика киномузыки ушла в звуковой дизайн. Тенденция, от которой ни плохо, ни хорошо. Композитора не угадать, отчетливой темы героя нет – пишут, как колбасу делают. А в том же «Свой среди чужих…», когда труба звучит… или в «Тот самый Мюнхгаузен», музыка в финале (напевает ее)… так мурашки по коже! На Западе сейчас разве что Морриконе остался. И трудно вспомнить у них композитора, на чью бы музыку специально шли в кино.

– Как в своё время на Нино Рота?

– Да.

– Плюс нам повезло застать такое явление как «песня из кинофильма». Чего сейчас почти – или совсем – нет.

– Тоже верно. Но не думаю, что такое будет долго продолжаться. История движется по спирали, и сейчас США открывают для себя советский реализм в живописи –  например, «Будущих летчиков» Дейнеки, где светлый мир, которого не хватает. С того прекрасного, что было сделано в СССР, спадает политический подтекст, остается искусство само по себе. То же будет и с советской музыкой.

– Почему «будет»? Уже сейчас у нас всё сильнее мода на хорошее советское – не согласен?

– Согласен. Не все же тогда было плохо… Вот, в качестве примера. Я недавно квартиру продал – и купил квартиру в «сталинском» доме постройки 1934 года. И, разговаривая о ней с одним архитектором, узнал: раствор, кирпичи, сама кладка 30-х годов сильно отличались от того, что стало позже. Причина – все они делались по стандартам царских времен, которые после революции, так сказать, не пострадали. То же самое с музыкой – изо всех «старорежимных кадров» музыканты пострадали сравнительно мало. Сохранилась русская музыкальная школа, знавшая Глазунова и Рахманинова, и она успела передать себя ученикам. Причем настолько сильно, что ее влияние прожило до 60-х – 70-х, когда в музыку пришли кадры типа Лысенко, который генетику угробил… Сейчас это влияние растворилось, «глазурь поблекла». Но, думаю, благодаря ему творили и Гладков, и Зацепин (напевает из «Бременских музыкантов»)…эта музыка у меня на телефоне! Когда начинаешь ее гармонически раскладывать, диву даешься! А Островский, музыка из «Спокойной ночи, малыши»?! (Напевает ее.) Потрясающе! По сравнению с творчеством Киркорова или Димы Маликова, она вообще из другого теста…

Но все сказанное не значит, что однажды пришел Вова Голоухов – типа Рахманинов – и сразу стало лучше! (Смеется.) Я не композитор, я инструменталист…

– Прибедняйся, пожалуйста, в другом месте. И без лукавой улыбочки, ладно?

– (Хохочет.) Я в том смысле сказал, что пишу музыку лишь тогда, когда не могу не писать. Не от каких-то замыслов, а когда накатывает. При этом больше половины сочиненного идет в корзину. А то, что остается – его можно назвать моим, но… сам-то я знаю, что при написании вдохновлялся разной чужой музыкой. Меня вообще легко вдохновляет все хорошее, написанное не мной.

 

«НУЖНА МУЗЫКА, ОТ КОТОРОЙ ЛИЦА СВЕТЛЕЮТ»

– Расскажи об альбоме, который собираешься издать на «АртБите».

– Диск называется «Моменты радости». На нем – так само волей-неволей вышло – я собрал свои самые любимые инструменты… (Задумывается.) Мой друг Олег Зориков, который оформлял буклет «Точки Зрения», говорит: со временем в палитре художника остаются три-четыре краски, из которых он делает все остальные – весь спектр и все оттенки. Своего рода минимализм. Так же у меня: весь мой музыкальный мир создается любимыми тембрами: виолончель, аккордеон, вибрафон, контрабас, ударные, гитара и труба. Семеркой инструментов.

– … которых сколько же, сколько и цветов спектра.

– Да. Интересное совпадение.

– Вдобавок, инструменты эти таковы: три – «классических», три – джазовых, и между ними, в «золотой середине», твой вибрафон, так?

- Да. Я как бы балансирую между ними, привожу в равновесие. При этом возникают особые отношения с импровизацией, с ритмикой, особого рода фэншуй… что, кстати, прекрасно! А задача диска – вернемся к нему – передать нашу общую концертную эмоцию. Если альбом «Точка Зрения» – он в большой степени студийный, то «Моменты радости» – более концертный, сиюминутный, животрепещущий, что ли… (Улыбается.) Попытка минимализмом добиться максимальной эмоции – обязательно доброй, а то кругом все больше психопатических нот, и нужна музыка, от которой бы у людей лица светлели. Когда у меня такое получается – это счастье!.. Ощущения себя первопроходцем нет. Но есть чувство, что перевел людей через болото.

При этом еще нужна удача… в России полно талантливейших людей, которых удача обошла. Это я подвел разговор к «АртБиту», который таких людей на руках к публике выносит…

Вот, собственно, и всё. Можно перейти к «мелким вопросам».

 

С КОСМОСОМ В ГОЛОВЕ

– Вопрос первый: поскольку ты вибрафонист, то наверняка виртуозно владеешь китайскими палочками для еды?

– Не виртуозно. Но легко, запросто.

– Независимо от руки, в которой держишь?

– Правой рукой легче. Я переученный левша.

– С закрытыми глазами можешь играть? Или вопрос дурацкий?

– Нет. Просто впервые его слышу… Простые или уже привычные вещи – могу. (Задумывается.) Но совсем без глазомера нельзя… разве что, когда свет на сцене резко гаснет, хотя тут тоже ничего страшного, навык выручает.

– Риск здоровью у вибрафонистов какой?

– Ноги болеть начинают.

– Ты первый в России, кто стал играть на MALLET CAT?

– Да. Но не единственный, Лева Слепнер еще играет. У меня MALLET CAT трехоктавный, не самый здоровенный, но вполне годный. И почувствовал я его не сразу – но затем как пошло-пошло-пошло!… Надеюсь, что у него сильное будущее, что спрос на него назрел и в современной музыке он придется ко двору..

– У тебя в дипломе Гнесинки специальность: «ударные инструменты симфонического оркестра». Какими еще инструментами владеешь?

– Литавры, малый барабан и так называемые идиофонические инструменты… Группа ударных в симфоническом оркестре (смеется) – отдельный рассказ! Например, тарелочники, их рассуждения как «раскрыть звук»!… Хотя, если вдуматься, в них ничего смешного: при творческом подходе можно в любой инструмент привнести что-то своё – будь это тарелки или треугольник. Другое дело, что люди нередко идут в такие оркестры, чтобы получить место «в пожизненное пользование»… работу, на которой можно ездить за границу.

– А у тебя коммерческой жилки?

– … Никакой.

– Даже не член РАО?

– Нет. Но такое надо исправлять.

– Музыку для кино как часто писал?

– Очень редко… все это в моем резюме есть. Хотя это дело мне настолько интересно!.. Но только чтобы режиссер не указывал: сюда напиши «ууу!!», сюда «уууууу!!» – тогда я потеряюсь и все брошу. Но если он скажет: «Я тебе доверяю, вот лента, смотри и пиши что хочешь», тогда я с радостью.

– Главная черта твоего характера… хотя ты уже сказал.

– Дух противоречия. Как-то мне сказали: «Ты – интеллигентный панк». И еще провоцировать очень нравится. Но тонко, на грани, чтобы не было понятно, где шучу, а где всерьез.

– Значит, и разыгрывать любишь?

– Да.

– Пример?

– Недавно один мальчик долго на меня смотрел. Я ему: «Что ты так смотришь?» – «Дядя, у вас необычный глаз!». А рядом с ним мама стояла. Она сделала сыну замечание, что неприлично обращать внимание на физические недостатки – и отошла, а мальчик продолжает смотреть. Вижу, что ему только интересней стало, и говорю: «Хочешь узнать правду?» – «Да!» – «Тогда слушай историю. В 1973 году, когда тебя еще не было, на Землю упал астероид. Падая, он почти весь сгорел в атмосфере, до Земли долетел железной песчинкой, которая упала в Москве, в песочницу, где играл один мальчик. Упала в совочек, которым он играл, и от совочка отскочила мальчику в глаз. А дальше это крошечный космический объект прошел в голову мальчика. С тех пор у него начались видения, он стал слышать музыку космоса… Понял историю?» – «Да-а-а…» – «Хочешь узнать, кто этот мальчик?» – «Да-а-а…» – «Он перед тобой».

– Лихо!

– (Смеется.) Д-а-а… (Встык, всерьез.) Если честно, я сам испугался, что мальчишка мог описаться… уф-ф-ф…

– Рефлексии в тебе…

– Хватает.

– Свой темперамент можешь определить?

– Взрывной флегматик. Все варится внутри – поскольку интроверт. А снаружи спокоен. Но это как защита, как панцирь… Кстати, вибрафон, хоть и солидно выглядит, а инструмент очень ранимый и упрямый. Перенастройке не поддается, если что-то сломалось – очень сложно отремонтировать. И меня иногда ужас охватывает: до чего мы с ним похожи…

- Ты это всерьез?

- Я это всерьез.

Беседовал Дмитрий Филатов